На улице — минус сорок. Лютый холод. Снежные ветры режут лицо, а грузовик едет прямо по замёрзшей реке. Под колёсами — трескается лёд. Позади — армейская часть. Впереди — тайга и смерть.
— Куда мы едем, товарищи офицеры?
— На разработки, — усмехнулись они. — Кто будет разрабатывать? Ты да мы, да я с тобой!
Через три с половиной суток в глуши остановились. Бросили его одного — без спичек, без еды. Только нож, топор и вера.
Это не легенда. Это — подлинная история советского солдата, отказавшегося присягать и брошенного в тайгу, чтобы умереть. Но Бог был с ним.
Меня зовут Иван. Я до сих пор помню то решение, которое принял, когда ещё был совсем молодым парнем. Это было в 1974 м, когда я пошёл служить в армию. Тогда министром обороны был Гречко. Я уже знал Господа, и в сердце моём было твёрдое убеждение: если я однажды пообещал служить Богу, то не могу служить другой стороне, не могу служить двум господам.
Я приехал на Дальний Восток, в Биробиджан — еврейская автономная область. Там меня распределили в часть. Я согласился исполнять все приказы, всё, что положено по службе — копать, строить, охранять — но не принимать присягу. Это было моё личное решение. Никто не заставлял, никто не убеждал. Просто я знал: если Бог — мой Царь, то клятва другой власти для меня невозможна.
Меня вызвал начальник политотдела. Пожилой мужчина, умный, сдержанный. Говорит:
— Сынок, ты что, не собираешься принимать присягу?
— Не собираюсь, — ответил я.
Он посмотрел на меня внимательно, вздохнул и сказал:
— Я таких, как ты, впервые вижу. Я ненавижу предателей, но вижу — ты не из них. Смотри, тебя будут бить, ломать, но держись, как камень. Оставайся человеком.
Эти слова, сказанные с такой силой и глубиной, остались со мной на все два года службы.
А служба была нелёгкой. Да и понятно: если ты не как все — ты лишний. Солдаты меня уважали — кто-то даже любил, кто-то терпел, но командиры следили пристально.
Однажды наш взводный по имени Рей, сибиряк, говорит мне:
— Иван, ты не мог бы научить нас какой-нибудь песне? Нам надо что-то новое на вечернюю прогулку.
Я предложил псалом. Там был сильный припев: "С вашим сознанием ждёт свидание — имя Ему Христос!"
Мы выучили его всей ротой. Солдаты пели с жаром. И вот, в один вечер, на построении по плацу — каждый взвод шёл по очереди с песней. Наш — с псалмом. Когда дошли до припева, я запел соло, а все 36 солдат хором прокричали: "Имя Ему Христос!" Так громко, что казалось — поёт вся армия.
После этого прибежал замполит, сорвал погоны с Рея, меня вызвали вперёд и обвинили в «религиозной агитации». Раздалась команда:
— В каталажку!
Меня бросили в тесную камеру — не больше метра в ширину. Всё покрыто мхом, стены сырые, стоять — и то невозможно. Никакого света, никакой подстилки. Три дня, сказали, никто не выдерживает. А я стоял... неделями.
На третьи сутки я уже не чувствовал ни спины, ни ног. Начал молиться, и прямо стоя уснул. Проснулся — мокрый, замёрзший, но живой. Господь хранил. Мне приносили хлеб и воду и спрашивали:
— Поменял мнение?
Я молчал. Они говорили:
— Раз ты плачешь — значит, скоро сдашься.
Но я не сдавался.
И вот однажды меня вывезли в тайгу.
Они посадили меня в машину ГАЗ-66. Её называли "душегубкой" — потому что выхлоп шёл прямо в кузов. Воздуха не хватало. Это была зима, декабрь. На улице — минус 40, лютый холод, снежные ветры. Ехали по реке, прямо по льду. Снег сдувало, лёд скрипел под колёсами.
Три с половиной суток мы ехали всё дальше и дальше в тайгу. Я всё время открывал маленькое окошко, чтобы глотнуть свежего воздуха, а руки грел об трубу отопления — выхлопную трубу, которая шла в кузове. Я спрашивал:
— Товарищи офицеры, куда мы едем?
— На разработки, — смеялись они. — Кто будет разрабатывать? Ты да мы, да я с тобой!
Я понимал — везут меня умирать. Когда одна бочка бензина закончилась, они остановились. Оставили вторую для обратной дороги. Вывели меня наружу. Холод пробирал до костей. И тогда сказали:
— Вот тебе нож и топор. Будешь здесь разрабатывать лес. Если твой Бог есть — пусть поможет тебе.
Они уехали. А я остался. Один, без огня, без спичек, без еды.
Когда мотор "душегубки" стих вдали, и только ветер завывал над замёрзшей рекой, я стоял посреди белой пустоты. Сначала я просто смотрел вдаль — не веря, что это происходит со мной. Один в тайге. Ни спичек, ни еды, ни одежды, чтобы выжить. Только топор, нож и вера.
Меня охватила дрожь не только от холода, но и от осознания: здесь всё по-настоящему. Я начал молиться.
— Господи, если Ты со мною — укрой меня. Стань Моим убежищем, защити меня, как только Ты умеешь.
Я стал разгребать снег. Нашёл небольшой пригорок, где ветер дул не так сильно, и стал строить что-то вроде шалашика. Сначала просто загребал снег к себе, потом начал рубить ветки — еловые, густые. Я делал нечто вроде "рукавички" — место, куда можно было бы залезть, свернувшись калачиком, и хоть немного согреться. Укладывал ветки, обкладывал мхом, потом залез внутрь. Места хватало только чтобы лежать в согнутом положении. Воздух был чуть теплее, но ненадолго. Через час-полтора я снова вылезал, отряхивался от инея и бегал кругами, чтобы согреться. Так я провёл первую ночь.
Утром я стал искать следы. Шёл по снежной глади, вглядывался — и заметил: зверёк какой-то оставил лапки, будто идёт след в след. "Это тропа", — подумал я. Бог дал мне разум, и я понял — можно попробовать сделать ловушку.
Я срезал две тонкие ёлочки — метров по десять длиной. Связал их корой, как пружину, и сделал простейший капкан. Выставил его возле звериной тропы. Сам не верил, что получится.
Через несколько часов я вернулся — и капкан сработал. В нём был соболь.
Я не знал тогда, что соболь — зверёк с самым дорогим мехом в тайге. Мне нужно было не золото, а тепло. Я снял с него шкурку и сразу обмотал ею пальцы ног, потому что начиналось обморожение. Мясо я есть не мог. Оно воняло, как падаль. Я сказал себе: только если буду умирать — тогда.
Прошло две недели, и я ничего не ел. Мои силы уходили. Я молился, как никогда:
— Господи, пошли мне мясо. Я не выживу.
И вот однажды я увидел куропатку. Сидела прямо на ветке, как будто ждала меня. Я приблизился, сделал петлю на длинной палке, молился и тянул её к себе. Куропатка вытянула шею — и сама сунулась в петлю.
Это было чудо. Я ел её сырую, маленькими кусочками, чтобы не навредить желудку. И снова молился — со слезами.
Позже я научился ловить куропаток быстрее. Мясо стало моим спасением.
Но Бог дал мне ещё больше: однажды, обходя по берегу замёрзшей реки, я заметил вдалеке строение. Это был охотничий домик. Внутри — печка-буржуйка, сахар, сухари, сухая рыба и кипятильник.
Я понял: здесь до меня был человек. Охотник. На стене — записка: "Прохожий, если попал сюда — ешь, грейся. Только убери за собой и оставь записку, кто ты".
Я писал: "Солдат Иван. Брошен в тайге. Вы спасли мне жизнь. Спасибо вам". В каждом следующем домике я оставлял такие записки. Таких домиков было больше десяти. Я шел от одного к другому, жил в них по очереди. Это была моя зима.
Так прошло семь месяцев и одна неделя. Я поймал за это время тридцать соболей. Шкурки носил на себе — как меховые обмотки, как обувь, как шарф. Они спасали от мороза.
Когда весной лёд стал таять, я пошёл обратно. Шёл по реке, держа курс по памяти. Держался русла, иногда ночевал под открытым небом. Был слаб, но Бог укреплял.
И вот однажды я вышел к части.
На КПП меня сначала не узнали. Солдаты чуть не бросились на меня — подумали, что это бродяга или беглец. Но я сказал:
— Я — Иван.
И тут всё изменилось. Кто-то крикнул:
— Это тот самый! Он вернулся!
Меня подняли на руки. Несли в казарму, как героя. Солдаты плакали. А офицеры — те, что вывозили меня в тайгу — опустили глаза. Один из них сказал:
— Прости нас. Мы думали, что ты не вернёшься. Мы просто... пошутили.
Но я знал: это была не шутка. Это была попытка убить. Только Бог не позволил.
Они спросили, что у меня есть. Я показал шкуры соболей.
— Продаёшь?
— Продаю.
Каждую шкурку купили по 100 рублей. У меня было три тысячи. На те деньги я потом и жил после демобилизации.
Эта история адаптирована для повествования. Имена и некоторые детали изменены из соображений конфиденциальности. Если вам понравилось видео поставьте палец вверх и дайте комментарий.